Гроздь рябиновых ягод. Роман - Елена Чумакова

– Холодно, однако, – поежилась Настя. – А давай в баньке посидим, её ж сегодня топили.

В бане действительно было тепло, но темно. Настя стала нашаривать свечку, но Георгий обнял её, начал целовать сладко-горькими губами, шепча ласковые слова. У девушки закружилась голова, ноги стали ватными и она тихо опустилась на лавку…

Потом они сидели, прижавшись друг к дружке. Геша гладил русую головку, косу, плечи своей птахи.

– Завтра сватать тебя приду, Настёна.

– Да какой сватать?! Бумаги о разводе-то у меня нет. Да и тятенька на тебя взъелся, слышать о тебе не желает. Боится, что ты на его добро заришься.

– Мне ты нужна, а не его добро. Увезу тебя и все. Ты жена мне теперь. К нам в избу пойдешь?

– Да лишь бы с тобой! Бумажек только дождемся, чтобы позору не было.

Со двора раздался шум, залаял Гусар, заскрипели ворота.

– Кажись, тятенька вернулся, – и Настя вспугнутой птицей выпорхнула из бани.

Ей удалось незамеченной шмыгнуть в дом, пока отец распрягал Гнедко. Но Павел Яковлевич услыхал, как Геша скрипнул дверью баньки. Оглянувшись, заметил цепочку следов на свежем снегу до бани и обратно, а возле бани увидел оброненную ветку рябины на притоптанном снегу. В дом вошел хмурый, глянул на зардевшуюся дочку, на остатки снега на чунях, все понял, но промолчал.

Двумя днями позже поехал Павел Яковлевич в соседнее село к Крестьяниновым, долго разговаривали с Егором, с Терентием, выпили пол-литровую бутыль самогону и разошлись по-хорошему. Сундук с приданым так и остался у Крестьяниновых, зато увез Павел Яковлевич бумагу с печатями о разводе.

На обратном пути повстречался ему на околице села Георгий. Тот с гармошкой на плече шел на бабьи посиделки.

– Эй, гармонист, погодь-ка!

Георгий остановился, поджидая, пока отец Насти слезет с передка телеги и, путаясь в полах расстегнутого тулупа, подойдет к нему.

– Что, баб идешь ублажать? – кивнул Павел Яковлевич на гармонь.

– А чего? Всё лучше, чем на печи лежать. Мукой рассчитаться обещали, а она в хозяйстве лишней не будет.

– Ишь ты. Легко тебе хлебушек достается. На гармошке играть – это тебе не землю пахать.

– Да я и пахать могу, когда время настаёт, а зимой кто пашет-то? А хотите, вместо меня на посиделки сходите? Я гармошку одолжу, ваша мука будет, – усмехнулся Георгий.

– Ну, ты нахал!

Павел Яковлевич потоптался, почесал окладистую бороду, сделал еще шаг в сторону Георгия. Тот на всякий случай оглянулся, плетень был рядом.

– А скажи—ко мне вот что, тока честно, что, Настя моя… девка али баба?

– Ну-у… была девка, а теперь уж баба.

– Ах ты, шкодник! – вскипел Павел Яковлевич, замахнулся кнутом на парня, но тот в мгновение ока перемахнул через плетень и остановился на безопасном расстоянии. Отец Насти, хоть и был еще мужиком крепким, но выпитая самогонка и длинный, тяжелый тулуп делали его неповоротливым, а корячиться через плетень на глазах у шустрого парня не хотелось. Поэтому он только погрозил ему кнутом:

– Ещё раз на своем дворе замечу, башку оторву! Обоим!

Дома Павел Яковлевич, никому ничего не сказав, спрятал бумагу с печатями за образа. Решил не торопить события, авось чего и переменится. Но в ближайшее же воскресение соседка принесла весть, что Егор посватался к Акулине, и дело у них сладилось. Новость быстро облетела село. Тут уж пришлось отцу сказать Насте о бумаге. Еще засветло Улечка, добрая душа, отпросившись погулять с подружками, побежала в Халевинцы к Георгию, а там уже кипели страсти.

– Скажи Насте, завтра поутру приеду за ней, – объявил Георгий в присутствии пригорюнившихся Пелагеи и Еремея.

Глава 7. Совет да любовь

Всю ночь снег падал и падал, укрывая тропинки, а к утру еще и подморозило. Георгий встал рано, вышел на крыльцо. Едва дверь открыл – столько снегу навалило. Пришлось прежде всего за лопату браться. Когда закончил чистить двор, уже совсем рассвело. Над заснеженными избами поднимались в морозное небо столбики дыма, словно пушистые кошачьи хвосты, – к морозам.

Геша выволок из сарая сани. Пока чистил их да запрягал старушку Маньку, солнце поднялось уж высоко, и снег заискрился по-праздничному весело. Из избы выскочила Санька с охапкой одежды.

– Вот, захвати-ка мой тулуп, пимы да шаль, а то, говорят, Татьяна одёжу Настину заперла. Вдруг не отдаст. Не лето, чай!

– И то верно. Спасибо, сестренка. Беги в избу, простынешь.

Георгий выехал со двора в радужном настроении, но чем ближе подъезжал к дому Шиляевых, тем беспокойнее становилось на душе. Ворота оказались на запоре. Георгий постучал кнутовищем. В ответ только собачий лай. Наконец скрипнула дверь.

– Кого леший принес? Чего надо? – раздался недовольный голос.

– Неприветливо гостей встречаете, Павел Яковлевич. А я ведь к вам с добрым разговором приехал!

– Тоже мне, гость, – проворчал хозяин, но ворота, всё же отпер, – неча для соседей спектаклю устраивать, в избу проходь.

Татьяна тоже встретила гостя хмуро, руки спрятала под фартук. К столу не позвали, сесть не предложили.

– С чем пожаловал, гармонист? У нас посиделок нету.

– Свататься приехал, Павел Яковлевич, к дочке вашей, Настеньке.

– Ишь ты, жених! Хозяйством справным обзаведись, тогда и свататься приходи. Не пойдет Настя в вашу избушку.

Из соседней горницы выскользнула Настя в одной рубахе.

– Пойду, тятенька! За ним хоть куда пойду!

– Не пущу! – вдруг выступила вперед мачеха.

– Сбежала от мужа, опозорила на все село, сиди теперь соломенной вдовой. У меня две дочери, кто их возьмет, с такой-то славой?! Вот их выдам, тогда делайте, что хотите.

Ульяна бросилась к матери:

– Матушка, отпусти няню, лучше я никогда замуж не пойду, с тобою останусь!

Маша вышла из-за занавески и встала рядом с матерью. Павел Яковлевич тяжело поднялся с лавки, достал из-за образов заветную бумагу с печатью, молча положил на стол и ушел в горницу. Георгий не стал мешкать, подхватил Настю на руки, долгожданную бумагу в карман спрятал. Татьяна заголосила, кинулась к двери, раскинула руки. Но куда там! Георгий оттёр её плечом и вон из избы. В санях завернул любимую в сестрин тулуп, сунул босые ножки в пимы, накинул платок, сам вскочил на передок саней, развернул лошадь и повез Настю с родного подворья. Они не заметили, как из окна провожает их тоскливым взглядом Павел Яковлевич.

– Прости меня, Евдокиюшка! Не такую судьбу для дочки мы загадывали, да, видать, эта дорога ей суждена, что ж поделаешь… – шептали его губы.

Пелагея и Еремей встретили Настю приветливо, справедливо рассудив, что артачиться поздно, а раз уж предстоит им жить в одной избе, то лучше в мире. Саня радовалась новой подружке, ей, в её семнадцать лет, все было любопытно и интересно, она так и вилась вокруг молодых, не оставляя их наедине ни на минуту, пока Георгий не прикрикнул на нее.

На следующий день с утра пораньше в избе поднялась суета. Молодые решили расписаться сегодня же, не откладывая. Пока бабы рылись в сундуках, доставая лучшие наряды, Геша во дворе запрягал Маньку. В сани натрусил свежей соломы, покрыл солому лоскутным одеялом. Еремей тем временем топтался на крыльце, дымя самокруткой.

– Дядя, ты чего в избу не идешь? Замерз, поди.

– Дык, войди, попробуй, бабы визг подымают. Наряжаются оне там…

Настя стояла посреди избы в лучшем Санином сатиновом платье. Луч света из оконца освещал ее ладную фигурку. В русую косу была вплетена шёлковая красная лента, и концы ее спадали вдоль спины ниже талии. Девушка пыталась разглядеть всю себя в небольшом зеркале в темной резной раме, висящем в простенке между окон. Она поворачивалась то одним боком к зеркалу, то другим, напевая:

– Руса коса до пояса, лента ала до запят…

Георгий замер на пороге, залюбовался невестой:

– До чего ж ты у меня хороша, птаха моя! Ну, сани готовы, поехали с Богом.

В сани вместе с молодыми уселись Еремей с Пелагеей, Саньке пришлось остаться дома, поскольку лишнего тулупа в избе не было. Старушка Манька шла неспешным шагом, с трудом таща тяжелые сани. Не было ни бумажных цветов, ни лент в гриве, но зато светились счастьем глаза молодых.

И вновь, как несколько месяцев назад, поднялась Настя по скрипучим ступеням крыльца сельсовета. И тот же старичок в круглых очках и рыжих нарукавниках, глянул на нее сначала сквозь очки, потом поверх очков. Настя засмеялась, спрятала зардевшееся личико за плечо любимого. Все ей казалось весело – и этот старичок, и то, как с любопытством он смотрит на них, как роется в своих талмудах.

После сельсовета поехали в соседнее село, в храм, договариваться насчет венчания. Хоть и не принято было среди молодежи в те годы венчаться в церкви, но так Геша решил:

– Чтобы ты, птаха, не упорхнула от меня никогда.

Договорились о венчании на следующее утро. Воротившись домой, принялись бабы за стряпню, решено было устроить застолье для родни завтра, после венчания. Георгий тем временем отправился на бедной Маньке по дворам, созывать народ в гости.